Название: Сейчас
Автор: Ваш Покорный )
Rating: PG максимум
Pairing: Рой Мустанг/Маэз Хьюз
Вкратце: Война, время, дружба, любовь, шахматы.
Внимание: Ангст.
Официально: Сэр, я впервые слышу о какой-то там лицензии. Я хочу переговорить со своим адвокатом!
И напоследок: Комментарии - есть гут. )

Если задержать ладонь на полпути, не позволить ей лечь на шероховатую, сухую кожу, то явно ощущается жар. Пламенный Алхимик. Пожалуй, никак по-другому его назвать и не могли. Ведь алхимия - наука об истинной природе вещей.

В темных глазах может искриться насмешка, но обычно они смотрят сдержанно и сосредоточенно - он просчитывает все на несколько ходов вперед, это восхищает и изумляет, и самую капельку раздражает, потому что, в самом деле..

- Шах и мат.
- Э?! Полковник, но мы только начали!
- Да, и? На каком ходу, по-твоему, уместно объявлять мат?
- Ну, я ведь новичок, могли бы и подыграть.
- И чему я тогда тебя научу?
- То есть лучше нокаутировать, не дав возможности оглядеться, а? Я еще даже не выяснил, как ходит вот этот.. как его..

..раздражает, но самую капельку. Меня умиляет его серьезность, ответственность, собранность. Безусловно, уважаю его. Просто.. это ведь не повод отказываться от возможности немного расслабиться? Увидеть его изумленное лицо и услышать ошарашенное "Хьюз!" Утянуть за собой, растормошить, как тогда, когда в не такой уж далекой юности мы вместе напивались во время очередной увольнительной.

- Сигарета.. здесь где-то была моя пачка.. а, черт ее побери.. эй, алхимик, создай мне сигарету?
- Не размениваюсь по мелочам, - усмехается, чуть приподнимается на локте - нетвердо, пошатываясь.
- Черт, какой ты важный. Ладно, ладно, не прикидывайся, ты просто в таком состоянии и искры не выбьешь, какое уж там создать что-нибудь.. вот так, я уже сам нашел. Теперь зажигалка.. - ощупываю карманы. Он ухмыляется и щелкает пальцами. Огненный порыв едва не опаляет мне брови, разом сжигая сигарету до фильтра. Секунду я сижу, замерев от неожиданности, и вид у меня, наверное, весьма идиотский, потом с воплем отбрасываю бычок и начинаю судорожно стряхивать пепел и забивать чуть дымящуюся одежду. Он хохочет, откинувшись на подлокотник дивана и раскинув руки, и я хохочу вместе с ним, одновременно матерясь и возмущаясь.

Я чуть выше его, поэтому ему трудновато закидывать мне руку на плечо. Мне проще обнять его, чем я и пользуюсь. Мимоходом застегнув ему пуговицу или поправив съехавший галстук. Тогда он посмотрит с недоумением - и это мне тоже нравится.

--

Но иногда в этих глазах - что-то беспомощно-отчаянное, как у заблудившегося ребенка. И мне нужно, мне необходимо прижать его к себе и обнять, нарушая субординацию и все приличия, и гладить по жестким, горячим волосам, чтобы он чувствовал, чтобы он знал - я рядом, я здесь, я все понимаю. И сейчас, здесь, я буду угощать его пирожками жены (чудесная, милая, все понимающая - просто чудо, а не женщина), со звяканьем ставить перед ним бокал, наполнять терпким, сладковатым вином. И он будет смотреть сквозь бокал в окно, задумчиво покачивая его в руке, что-то вспоминая или обдумывая, в прошлом, или в будущем - но не здесь и не сейчас, и закатное солнце будет окунать свои лучи в лениво покачивающееся красное озерцо, и багровые блики растянутся на бледном лице, словно причудливая, насмешливая полумаска. Как будто огонь, скрытый под сдержанными чертами лица, проскальзывает наружу красными сполохами и нежно, жадно стелется по коже, ласкает.. а он не замечает.

Я не смогу уберечь его от всех ужасов, на которые он сам себя обрекает. Прошуршит по коридорам бумагами с грифом "Совершенно секретно" и "Лично в руки", растечется по натянутым проводам, проскользнет в щели шепотом, и, все разрастаясь, все громче, все требовательнее - "война.. война.. война!.. война!!" И он будет чаще щурить черные глаза, голос наполнится напряженной резкостью, фуражку он будет надвигать чуть ниже, он соберется, словно перед прыжком. Проницательный, расчетливый, молчаливый, вызывающий уважение и трепет подчиненных, сколькие считают, что он ищет только очередного звания, сколькие готовы ненавидеть его за равнодушные, жестокие указания, за едкую иронию, за нежелание осуждать действия Фюрера? Сколькие за охотничьей стойкой и военной выдержкой не заметят секундной растерянности, мгновения всколыхнувшейся где-то глубоко боли и сожаления?

И потом он просто уйдет, аккуратно прикрыв за собой дверь, и оставит меня с кипами бумажек, которые служат моим искуплением, моим правом не проливать кровь. Так спокойно и по-обычному закроет дверь, словно уходит в магазин, или уезжает в отпуск. Полковник, да хлопните же вы ей, да закричите, вы же ненавидите войну, вы ненавидите кровь, вы не можете простить себе тех повстанцев - да и повстанцев ли вообще, - тех почти детей, тех докторов, вы ненавидите это все, вы ненавидите их за то, что они умерли, и ненавидите себя, и вы не можете не пойти туда снова, вас гонит какая-то злая сила, что вы идете наперекор себе, переступая через себя, наступая себе на горло с хрустом и хрипом, сжигая заживо и умирая вместе с ними, кричащими под завалами. И вас будет мутить от сознания того, что их жизнь - у вас на кончиках пальцев, в чуть потрескивающей от ожидания белоснежной материи. И огонь будет вырываться и бушевать, чтобы не осталось следов, чтобы ничто не смогло вам напомнить.

--

- ..она обожает плюшевых мишек, но знаете, что ей нравится больше всего?..
- Хьюз.
- Кролики! Огромные розовые кролики, с такими мохнатыми ушами, и маленькими белыми хвостиками-пушинками, которых можно тискать и если нажать им на пузико, то они хихикают..
- Хьюз!
- ..она видела такого в гостях на прошлой неделе, и это было что-то, она была в таком восторге! Моя девочка таскала за собой этого кролика по всему дому, хозяева даже хотели ей его подарить, но она отказалась, ну что за прелестный ребенок, правда?!
- ХЬЮЗ! - громкий удар телефонной трубки об рычаг, длинные гудки.
- Алло? Полковник? Алло? Да что с этой связью..

--

Он вернулся тогда из Ишвара словно не весь. Словно оставил в пустыне часть себя, и отчаянно закрывал, кутал те клочья души, которые удалось сохранить. Глупо спрашивать "Что с вами?" человека, вернувшегося с войны. Многие были такими - притихшими, посеревшими, молчаливо-нервными. Война некрасива, война уродлива, она оборачивается смертями невинных и кровавой бойней, она растягивается изнурительными осадами и сжигающей ненавистью во взглядах, упирающихся в спину: "мразь, цепные псы военных". Что ему не позволило остаться при штабе? Что погнало его вперед, в бой? Осознание, что он не хочет, не может убивать и нежелание позволить себе эту слабость?

--

- ..и уже так чисто выговоривает, болтает без умолку, моя маленькая принцесса..

Сколько раз я почти слышал щелчок пальцев, когда он, едва сдерживаясь, смотрел на меня - словно не веря в мою реальность, озадаченно-раздосадованный, взбешенный. Я ухмылялся, приподнимая очки и потирая переносицу, и бросал на него вопросительно-почтительный взгляд. Он закрывал глаза ладонью, безнадежно неслышно вздыхал. И заходя со спины, я клал обе руки ему на плечи, чуть сжимал пальцы, чтобы его вечно напряженные мышцы отозвались тягучей, приятной болью.

- Вы слишком напряжены. Я бы на вашем месте записался на курс расслабляющего массажа. В конце концов, все болезни идут от спины..
- Мне казалось, от головы.
- Заблуждение и миф. От головы бывает множество проблем, но болезни идут от спины. Поэтому спину нужно беречь. Чтоб вы знали.
- Ты первый человек, поставивший спинной мозг выше головного.

И он чуть расслаблялся, склоняя вперед голову и стаивая в моих руках, что-то неразборчиво бормоча про взыскания и трибунал.

Я с тобой - здесь и сейчас. Между прошлым, которое ты загнал в угол памяти и стараешься туда не заглядывать (или, наоборот, опять наперекор себе, не позволяя слабости, снова и снова заставляешь себя вспоминать?), и будущим, которое снова швырнет горячий песок в лицо и потребует выпустить пламя на свободу, накормить его плотью и кровью. Понимаешь, ведь для нас нет ни прошлого, ни будущего. Прошлого - уже, будущего - еще. Есть только этот момент, вот этот. И я уж стараюсь не упустить его, не знаю как ты.

--

И в какой-то момент между ничем и ничем я переступаю порог полутемной квартиры, где неприятно пахнет табаком, краской, мелом и кровью. И хватаю его за шиворот, не сдержавшись, заезжаю с размаху в скулу. Только он не вспыхивает от возмущения и не пытается сжечь меня дотла за подобное хамство. Он покорно принимает это. Притихший, помятый, задумчивый - по виду совершенно как мальчишка, оставшийся на пару недель один дома.

И я обнимаю его, любимого, потерянного, близкого и несчастного, идущего по пути, который еще не раз и не два вывернет его наизнанку. И сейчас он знает, что я поддержу его на этом пути, что он может на меня рассчитывать. И пока он лежит, уткнувшись в мое плечо, мне спокойно и хочется улыбаться - от его затылка пахнет мелом и чернилами - почти вижу, как он, раздумывая над очередными пентаграммами, запускает обе руки в волосы, не замечая, что пальцы покрыты чернильными пятнами и густо присыпаны меловой крошкой. Пятно черное, пятно белое. Черно-белое, как шахматное поле, на котором он всегда просчитывает на пару ходов вперед. Просчитывая будущее, это не-только-свое-будущее, ради которого можно пожертвовать чем угодно. Только сейчас это не важно. Потому что важно только то, что сейчас.